ТУРЧАНКА

Сражение с турками кончилось, и два русских офицера ехали с поля битвы обратно в селение, где стояли… Не проехали они и версты, как сначала один из ехавших перед ними казаков, а потом и другой стали указывать на что-то вдали; затем казаки поворотили лошадей в сторону, остановили их и сошли с них на землю.
Офицеры дали шпоры коням и через минуту нагнали казаков. “Что тут у вас?” – спросили они. Казаки расступились, и офицеры увидели, что перед ними в грязи, лицом кверху, лежал убитый турецкий солдат… Прислонясь щекой к щеке убитого, сидела, крепко охватив его руками, крошечная девочка, даже не поднявшая глаз, когда подошли к ней. Казалось, она замерла совсем, ища защиты у него, у мертвого.
“Ах ты, сердешная! – заговорил один из казаков. – Ты-то чем провинилась?.. Бедняжка, как дрожит”. И казак провел рукой по ее волосам. Ребенок еще крепче прижался к щеке отца. Один из казаков нашел у себя в кармане грязный кусок сахара. Он разжал руку девочки и положил ей сахар на ладонь. Она бессознательно, не замечая его даже, сжала ладонь опять.
“Надо ее с собой взять”, – заговорил наконец один из офицеров. Тогда казак, исполняя приказ, подошел было к девочке и хотел взять ее. Но как ни старался он взять ребенка, это ему не удавалось. Девочка еще крепче и крепче прижималась к отцу, и когда ее хотели оторвать от него, она начинала жалобно всхлипывать, так что у всех невольно падало сердце… Офицеры стояли кругом, соображая, что нельзя же девочку оставить так; наконец один из офицеров сказал: “Нельзя… нельзя оставить… Никак невозможно. Потому что холодно, туман… Возьмем ее отца”. “Убитого?” – удивились другие офицеры… “Да… Но… Так-то она не пойдет… А за отцом пойдет”.
Казаки живо добыли лежавшую невдалеке шинель, видимо, оставленную каким-нибудь раненым, чтобы она не мешала ему идти, развернули ее и, приподняв тело турецкого солдата, положили его на шинель. Уцепившись было за труп отца, девочка схватилась за шинель. Казаки пошли, стараясь шагать как можно тише, чтобы девочка могла поспеть за ними. Когда девочка уверилась, что “гяуры” (то есть русские) ничего дурного не делают ее отцу, она позволила положить и себя тоже на шинель, где сейчас же обняла тело отца и по-прежнему прижалась к нему щекой к щеке. “Ишь ты, как любит!” – заметил казак помоложе.
Другой старый казак старался отвернуться в сторону. Старому казаку не хотелось, чтобы офицеры заметили, что по его щекам текут слезы… Только через час они добрались до деревни. “Куда же теперь?” – спросили казаки. “Да на перевязочный пункт, разумеется отвечал офицер. – Там доктор и сестра милосердия… Напоят ее, накормят”.
Маленькая девочка, дичившаяся мужчин, как только увидела сестру милосердия, сразу оправилась и, держась одной рукой за руку отца, другой схватилась за белый передник сестры милосердия, точно прося ее быть своей покровительницей. Добрая женщина расцеловала малютку и так сумела успокоить ее, что эта девочка пошла к ней на руки.
“Ну, а с этим куда? Похоронить, что ли? – спрашивали казаки. – Убитого-то куда?”. “Погоди, погоди! – сказал доктор, осматривавший трупы. – Прежде всего, с чего это вы вообразили, что он убитый?”. “Как же… мы сами его подняли…”. “Ничего это не доказывает. Он только обмер, бедняга. А сердце его работает. Слабо, но работает. Девочка спасла отца”.
Дня через три в ближайшем от поля сражения госпитале (больнице) на койке лежал очнувшийся тяжело раненый турецкий солдат, и тут же рядом с ним по-прежнему, щекой к щеке раненого, сидела его маленькая дочка… Она не оставляла отца ни на минуту. Заснет он, она выбежит из лазарета, станет на углу, постоит минут пять, подышит свежим воздухом и снова возвращается к больному.